110 лет со дня рождения Ю. Б. Харитона

все статьи
358

26 февраля 2014

27 февраля 2014 года — 110 лет со дня рождения великого учёного ХХ века, трижды Героя Социалистического труда, академика РАН, Лауреат Ленинской (1956) и трёх Сталинских премий (1949, 1951, 1953), одного из руководителей советского проекта атомной бомбы.

Старая латинская пословица утверждает, что мать ребенка всегда известна точно. Во всяком случае, в античные времена было именно так. Насчет же отца порой возникали сомнения. Что же касается советской атомной бомбы, то известен точно, напротив, ее «отец». Хотя сам академик Харитон свое однозначное отцовство отрицает и говорит, что родителей у бомбы было много. Долгие годы Юлий Борисович был «городским головой» закрытого города Арзамас-16, где разрабатывались самые разные «изделия» — так на новом языке секретности именовались бомбы и боеголовки. Но ядерщиком Харитон стал не сразу... Впрочем, обо всем по порядку.

Будущий физик родился 27 февраля (14 февраля по старому стилю) 1904 года в Санкт-Петербурге.

Его отец был журналистом, ответственным редактором органа конституционно-демократической партии газеты «Речь», а мать — актрисой МХАТа. Отец был либерал, за «неугодные» публикации его сажали в «Кресты», а после революции избрали директором Дома Журналистов в Ленинграде. Однако он был либерал настоящий, большевикам он тоже не нравился и в 1922 году был выслан за границу в составе группы идеологически чуждой интеллигенции. Он уехал в Ригу, издавал газету «Сегодня», но и там в 1940 году большевики его достали и упрятали либерала в ГУЛАГ. В конце 40-ых — начале 50-ых годов Юлий Борисович часто виделся с Лаврентием Берия, в чьем ведении находились все концлагеря Советского Союза, и мог поинтересоваться судьбой отца. Но не поинтересовался. Он говорил, что понимал, как это тогда могло негативно отразиться на его работе. Вот таким загадочным человеком был Юлий Борисович...

Единой семьей они почти не жили. Когда Юлию было 7 лет, мать уехала сначала в Германию, где вышла замуж, а позже в Палестину. Мальчик жил с отцом, детей воспитывала гувернантка — эстонка, заменившая ему мать. Юлий научился работать на ткацком станке, а живя на даче — жать и молотить хлеб. Он пошел работать в 1917 г. помощником библиотекаря, затем стал монтером.

Этого мальчишку интересовало все: история, физиология, физика. В конце концов, победила физика. Гувернантка-эстонка учила его немецкому языку. А главным языком науки в те годы был немецкий. Прыгая через класс, он окончил школу в 15 лет, но в Технологический институт его не приняли именно потому, что ему не было 16-ти. В 1920 году поступил в Политехнический институт. Юлий жил в центре Петрограда, а институт был на окраине. Нередко студент Харитон добирался до Политехнического пешком — а это восемь километров! Занятия шли в неотапливаемых помещениях, студенты сидели кто в бушлате, а кто и в телогрейке. Но тут входил профессор в пиджачной паре и белоснежной сорочке. Харитон вспоминал: «Мне повезло, я попал в тот поток, где курс физики читал Абрам Федорович Иоффе. Прослушав две-три его лекции, я понял, что самое интересное — не электротехника, которой я в то время увлекался, а физика... И не я один, а буквально вся аудитория замирала и с волнением слушала то, что говорил Иоффе. Я перешел на другой факультет. Закончился учебный год. Ряду студентов он поручил за лето составить и в дальнейшем прочитать на семинаре рефераты. Мне досталась тема: работы Резерфорда в области строения атома... Это было мое первое знакомство с ядерной физикой, интерес к которой никогда уже потом не покидал меня».

В 1921 года студент Харитон начинает работать в Физико-технологическом институте в лаборатории Николая Николаевича Семенова. Однажды будущий Нобелевский лауреат пригласил первокурсника прогуляться по парку и как бы невзначай предложил работать в лаборатории, которую он создавал в Физтехе. Одной из первых научных работ юного исследователя стало изучение конденсации металлических паров на поверхности. В 1925 году Юлий закончил физико-математический факультет, как говорится в автобиографии, «со званием инженера-физика».

Спустя год молодой специалист едет в научную командировку в Кембридж. В Кавендишской лаборатории он два года работает под руководством Э. Резерфорда и Д. Чедвика и в 1928 году защищает докторскую диссертацию на тему «О счете сцинтилляций, производимых альфа-частицами».

— В 1928 году, возвращаясь из Англии от Резерфорда через Берлин, — вспоминал Юлий Борисович, — я удивился, как легкомысленно немцы относятся к Гитлеру. Тогда я понял, что надо заниматься взрывчатыми веществами и вообще оборонными проблемами. Я изучал процессы детонации и динамики взрыва и нашел тот предельный размер, при котором реакция успеет возникнуть до того, как вещество разлетится... Семенов обладал фантастической интуицией. До 1939 года, еще до открытия деления урана, он что-то чувствовал, говорил, что ядерный взрыв возможен, а в 1940 году его молодой сотрудник Дубовицкий отвез письмо Семенова с изложением принципа действия атомной бомбы в управление наркомата нефтяной промышленности. Почему нефтяной? А куда надо было тогда везти такое письмо? Не знаю. Там его и потеряли...

Вернувшись на родину, Харитон возобновляет исследования в руководимом Н. Семеновым физико-химическом секторе Физико-технического института и вскоре приступает к систематической работе над вопросами теории взрывчатых веществ. Он организует лабораторию взрывчатых веществ, где и проводит свои исследования. До Харитона ученые изучали эту группу веществ либо с точки зрения химического состава и технологии их производства, либо исходя из их разрушительного действия. Юлий Борисович впервые затронул вопрос о самом, по выражению Я. Зельдовича, интимном моменте химического превращения холодного взрывчатого вещества в горячие продукты взрыва. Он мог продолжить работы по изучению конденсации паров, начатые еще до «английской» стажировки, мог заняться вопросами кинетики химических реакций, но выбрал очень сложную тему: изучение взрывчатых веществ, которые нужны были и военным, и разработчикам новых месторождений, и строителям мощных гидроэлектростанций. Особую сложность эксперименту придавало то, что нужно было регистрировать быстропротекающие процессы. Харитон установил закон возможности детонации: время химической реакции в детонационной волне должно быть меньше времени разлета сжатого вещества. А для времени разлета легко можно дать простую оценку, поделив диаметр заряда на скорость детонации. Из этого фундаментального закона вытекало важное следствие: одно и то же вещество, взятое в виде тонкого цилиндра, окажется пассивным, но в большой массе может взорваться.

Юлий Борисович первым сформулировал основной принцип, применимый и к взрыву: химическую реакцию нужно рассматривать как процесс, протекающий во времени, а не как мгновенный скачок из начального в конечное состояние. Все исследователи до него рассматривали взрыв именно как скачок, абстрагируясь от кинетики химической реакции.

В 1939–1940 годах совместно с Яковом Зельдовичем Харитон выполнил цикл работ по цепному распаду урана. Эти работы были «внеплановыми», физики трудились вечерами. Конечно, тогда они не думали о бомбах, и нейтронно-ядерные цепные реакции казались им красивой, но отвлеченной областью физики.

Статьи Харитона и Зельдовича были опубликованы в журналах «Успехи физики» и «Журнале экспериментальной и теоретической физики». Зельдович впоследствии заметил: «От этих работ остался в силе основной вывод: реакция не идет в металлическом уране, в окиси урана, в смесях урана с обычной водой, здесь нужно обогащение урана легким изотопом. В этой связи большое значение приобрела работа Харитона, проведенная им в 1937 году, установившая закономерности разделения изотопов путем центрифугирования».

Приблизительно в то же время ядерными исследованиями занялся и Игорь Курчатов, оставив физику твердого тела. Харитон писал по этому поводу: «Этот поворот многих из нас удивил. Он действительно был очень резким и внезапным. Его работы по сегнетоэлектрикам были изящны и красивы — образец настоящего классического исследования. Поразительно, насколько быстро он вошел в новую область. Он сумел выделить узловые вопросы, которыми следовало заниматься, собрал оборудование и включился в серьезный эксперимент. Это было время очень напряженной работы, чувствовалось, что начинается что-то совсем новое и важное».

Теплым летним вечером 21 июня 1941 года физики шли на банкет по случаю присуждения Николаю Семенову Сталинской премии. Харитон и его друг размышляли о... войне. Они говорили, что, скорее всего, она в этом году уже не начнется, поскольку лето уже в самом разгаре, а если бы Гитлер хотел напасть, то он сделал бы это весной. «Если завтра война...»,— неслось из репродуктора.

И война разразилась... Харитон снова обращается к взрывчатке. Он консультирует Наркомат обороны и Наркомат боеприпасов по вопросам, связанным с расшифровкой новых образцов вооружений противника и теоретического обоснования работ по вооружению Советской армии.

«И вот однажды (в 1943 году) меня пригласил к себе Игорь Васильевич,— вспоминает Юлий Борисович,— предложил перейти работать к нему. Война в разгаре. Мы занимаемся нужным для победы делом — и вдруг такое предложение! Я возражаю: считаю своим долгом до конца войны работать для фронта... А Курчатов в ответ: нельзя упускать время, победа будет за нами, а мы должны заботиться о будущей безопасности страны...». Так начинался «урановый проект».

Вместе с Яковом Зельдовичем они пытались определить критическую массу урана-235. Получалось около 10 килограмм. (Американцы тоже писали, что для бомбы нужно 12 килограмм экаосмия). Они ошиблись в 5 раз, но именно эта ошибка вселила в них уверенность: бомбу сделать можно!

Работы развернулись в окруженном колючей проволокой городе, который назывался «Арзамас-16». Физики и инженеры работали день и ночь. Параллельно разведчики с Лубянки поставляли Курчатову материалы от своих зарубежных резидентов. Довольно подробная информация пришла, как известно, из США от Клауса Фукса. Он прислал описание «их» бомбы. Но скопировать ее, просто создать дубликат американской, было невозможно. Фамилию Клауса Фукса не знал даже Курчатов. Он читал его материалы, вроде бы все, что делали американцы было логичным, и, все-таки, Курчатова не оставляла мысль, что это может быть некая коварная шпионская игра, что путь, указанный неведомым зарубежным единомышленником, заведет наших физиков в тупик. Следовало просчитать все процессы, которые происходят в бомбе, рассчитать все давления. Поэтому все данные Фукса проверялись и перепроверялись. Харитон создал две группы, проводившие измерения. Они работали параллельно. На определенном этапе к физикам подключились взрывники. И, тем ни менее, Харитон считает, что Фукс сэкономил не меньше года работы над нашей бомбой.

Физики работали под непосредственным руководством Берии, имевшего богатый опыт создания различных «шараг». Он не скрывал, что в случае провала атомного проекта, всех физиков посадят или расстреляют, открыто называл их «дублеров»: механика Алексея Ильюшина, математика Михаила Лаврентьева, физика Абрама Алиханова.

Ядерщики отличались от ученых-заключенных разве что тем, что не ночевали в тюрьме. Завеса строжайшей секретности, особый режим, при котором они проводили исследования, личная ответственность за государственные секреты делали физиков людьми подневольными. Их обеспечивали всеми необходимыми материалами и аппаратурой, а иногда принимали в Кремле.

Вот как об этом рассказывает сам Юлий Борисович: «Меня пригласили в кабинет, там было много народа. Захожу, а Сталина не вижу... Берия как-то засуетился, потом пальцем показывает в сторону. Смотрю — Сталин. Очень маленький человек... Я впервые его видел, а потому рост его удивил меня. Меня попросили рассказать о первой бомбе. «А нельзя ли вместо одной большой сделать несколько маленьких? » — спросил Сталин. Вопрос, конечно, наивный — он свидетельствует, что Сталин не разбирался в ядерной физике. «Нет », — ответил я».

Уже после смерти Сталина они поняли, что можно. Собственно все последующие годы работа над атомным оружием шла в трех направлениях: 1) сокращение веса заряда, 2) увеличение его мощности и 3) повышение надежности. Никакой информацией о водородной бомбе «Арзамас-16» не располагал. Нашу водородную бомбу сделал Андрей Сахаров в 1953 году. Харитон считал, что настоящим оружием она стала двумя годами позже, когда ее сбрасывали с самолета. Она была эквивалентна 3 миллионам тонн тротила. Харитон считал, что не было никакой необходимости взрывать водородную бомбу в 50 мегатонн на Новой Земле. В принципе, к этому моменту с бомбой все было уже ясно...

После назначения руководителем КБ-11 Ю. Б. Харитон привлек к разработке атомной бомбы ряд ведущих сотрудников ИХФ, профессоров Я. Б. Зельдовича, Д. А. Франк-Каменецкого, К. И. Щелкина, многих других ученых из этого и смежных институтов, в т. ч. Л. Д. Ландау из Института физпроблем. В то же время ЮБ отказался от предложенного ему административного поста директора строящегося ядерного центра, им был назначен генерал П. М. Зернов.

От титула «отец ядерной бомбы» Харитон отказывается. Хотя не отрицает, что конкретно созданием бомбы, всей физикой руководил он. Из Арзамаса-16 он управлял процессом создания ядерного и водородного оружия во всем СССР. Всю жизнь он работал без выходных, нередко — по 18 часов в сутки, поражая работоспособностью коллег и родных. Но из всех созданных в Арзамасе-16 «изделий» наиболее дорога была Юлию Борисовичу та самая первая советская атомная бомба, которая сделала его родину ядерной сверхдержавой.

Харитон вспоминал, как в составе специальной комиссии в 1945 году посетил поверженную Германию: «Мы беседовали с немецкими физиками, поняли, что работа по созданию оружия была у них на невысоком уровне. Ведь даже Гейзенберг не поверил, что американцы взорвали атомную бомбу! Мы начали искать уран в Германии. На одном из складов он был совсем недавно, но военные вывезли его как краску — ведь окись урана ярко-желтого цвета. На границе с американской зоной нам все-таки удалось обнаружить приблизительно 100 тонн урана. Это позволило сократить создание, первого промышленного реактора на год».

Первый испытательный взрыв Харитон наблюдал с расстояния в семьдесят километров. Вот что он рассказал об этом историческом событии: «На краю поселка находилось здание, а внизу, будто амфитеатром, были расположены скамьи. Там много военных, они учились, точнее — пытались понять, что такое бомба. Мы с Игорем Васильевичем Курчатовым наверху. Взрыв был в воздухе, бомбу сбрасывали с самолета. Ударная волна пришла через три минуты, она сорвала со всех военных фуражки. Потом они не могли их долго найти... После взрыва мы поехали на место, то есть под точку взрыва, увидели, как „вздулась“ земля... Я убежден, что без ядерного сдерживания ход истории был бы иным, наверное, более агрессивным». Вот так... Физики создавали оружие огромнейшей разрушительной силы в надежде никогда его не применять«.

После атомной бомбы была водородная. Ее «отцом» считается Андрей Сахаров, но делалась она в Арзамасе-16, которым руководил Харитон. Интересно, что с американской водородной бомбой многое произошло в точности так, как с советской атомной. Сначала за океаном создали огромное — с дом — устройство под названием «Майк». Американцы поняли, что идут не по тому пути, и довольно быстро создали другую бомбу, очень похожую на аналогичное советское «изделие». Юлий Борисович на вопрос «А не было ли у американцев Фукса в СССР?» отвечал отрицательно. В начале пятидесятых появились новые методы разведки, позволявшие по пробам атмосферы и сейсмическим волнам определять не только мощность устройства, но и его конструктивные особенности.

Очень интересен стиль работы Ю. Б. Харитона. Он был необычайно пунктуальным человеком: инструкции — как технические, так и режимные — исполнял неукоснительно. Один из близких коллег так сказал о ЮБ: «При всей его мягкости и покладистости дома, на работе он был человеком жестким и бескомпромиссным. Там, где это касалось дела, он не допускал никакой небрежности — ни своей, ни сотрудников. При деловых обсуждениях, по его собственному признанию, он предпочитал вежливости точность». ЮБ нередко повторял немецкую поговорку: «Ein mal — kein mal, ein Versuch — kein Versuch»: Один раз значит ни разу, один опыт — ни одного опыта. «Внимание к деталям было важной чертой стиля и интеллекта Юлия Борисовича», — пишет крупнейший американский историк ядерной физики Д. Холлоуэй.

Сотрудник ВНИИЭФ Г. А. Соснин вспоминает:

При приемке центрального узла РДС <атомной бомбы> я обратил внимание на то, что к узлу комплектуются золотые детали в виде дужек. По сечению и длине они соответствовали шлицам под отвертку на винтах из урана. Почему золото (и высокой пробы) — мне никто объяснить не мог. Много позднее историю с появлением золота в составе центрального узла мне рассказал Н. А. Терлецкий. А дело было так. Он с Харитоном в спецвагоне поезда ехал на первое полигонное испытание заряда РДС-1. ЮБ еще раз рассматривал чертежи ЦЧ и обратил внимание на пустоты по торцам винтов из урана. „Что это?“ — спросил он. Терлецкий ответил, что это шлицы под отвертку. ЮБ всполошился и воскликнул, что это же пустоты, сравнимые с недопустимыми раковинами в деталях ЦЧ „центральной части“. Их надо убрать! Тотчас было принято решение о заполнении их материалом, который можно было бы легко зачеканить и который имеет плотность, близкую к урану. Так появилось золото. На ближайшей остановке ЮБ дал правительственную телеграмму в Москву о необходимости срочной отправки на полигон чистого золота. К моменту прихода поезда на полигон слиток золота высокой пробы самолетом уже был доставлен. Из этого золота были сделаны шпонки, которые при сборке заряда были установлены в шлицы винтов. После удачного испытания заряда уже никто не решился убрать это золото из конструкции ЦЧ или заменить его на другой металл.

Еще один любопытный случай вспоминает физик-теоретик, доктор наук В. С. Пинаев (ВНИИЭФ):

Июль 1956 г. В Арзамасе-16 идет осмотр водородной бомбы. «Довольно больших размеров корпус, какие-то трубы выходят из него. Крышка с корпуса снята, и внутри виден ядерный заряд. <...> успешный взрыв в ноябре 1955 г., в ряде деталей, не существенных для военных и администраторов, количественно не укладывался в представления теоретиков. Что-то не так было учтено в их моделях. Что? — Для ответа на этот вопрос и готовится физический опыт. <...> Первым высказался Давид Альбертович Франк-Каменецкий. Примерно так: „Юлий Борисович? Почему внутренняя поверхность корпуса покрашена? Какой состав краски?“ ЮБ оборачивается к присутствующим тут конструкторам. Выясняется, что покраска — в общем-то естественная процедура, — это инициатива производственников. В чертежах о покраске ничего не говорилось, но и запрета не было... ЮБ просит удалить краску. <...> Для нас, молодых теоретиков, это наглядный урок, как скрупулезно нужно относиться к конструкции, к чертежной документации. Потом много раз приходилось слышать от ЮБ, что мелочей в нашем деле не бывает, маленькая неясность, недосмотр могут быть причиной больших просчетов и неудач.

И последний пример, который касается капсюлей-детонаторов к ядерным бомбам. Рассказывает директор машиностроительного завода «Авангард» в Арзамасе-16 Ю. К. Завалишин:

Качество подтверждалось отстрелом 50% от общего количества выпуска детонаторов. Отстрел 50% от всего выпуска детонаторов? это много. Стоили они недешево. Мы неоднократно ставили вопрос перед разработчиками о сокращении количества отстрелов, но всегда получали отказ. Юлий Борисович сам неоднократно наблюдал за соблюдением технологической дисциплины на этом производстве, особенно при сварке мостика под микроскопом. Мы решили воспользоваться приездом высокого начальства и доложили суть вопроса, его экономическую сторону. Начальство еще не успело рот раскрыть, как Ю. Б. сказал: „А зато не было ни одного отказа“. И вопрос был решен? сразу, не в нашу пользу и навсегда. Прошло свыше тридцати лет с того случая, и ни разу отказов детонаторов не было.

Ю. Б. Харитон жестко отстаивал свою точку зрения в правительстве и ЦК партии. Не раз он высказывал ее не только по научно-техническим проблемам. Но, будучи засекреченным лицом, никогда не делал этого публично. Его внук А. Ю. Семенов рассказал следующее. В конце 1965 г. среди интеллигенции распространились слухи о том, что новое партийное руководство на очередном XXIII съезде КПСС собирается реабилитировать Сталина. В это время генсеку Л. И. Брежневу было передано письмо, подписанное А. П. Александровым, Н. Н. Семеновым и Ю. Б. Харитоном с призывом не отменять осуждение культа личности Сталина на предстоящем съезде. Мнение самых авторитетных ученых страны нельзя было игнорировать. Реабилитация Сталина не состоялась. Брежнев относился с уважением к Харитону. Когда в 1977 г. умерла жена ЮБ Мария Николаевна, генсек позвонил Харитону домой и высказал слова сочувствия.

Другой случай связан с А. Д. Сахаровым. ЮБ был против публичного обсуждения первой «диссидентской» записки Сахарова, появившейся в 1968 г., он опасался за судьбу великого физика. Но отговорить Сахарова от публикации этой записки он не смог. Позже, когда до предела обострилась травля Сахарова, ЮБ поехал к Председателю КГБ Андропову, убеждал того уговорить кремлевское руководство отменить ссылку Сахарова в г. Горький. Тогда ЮБ узнал от Андропова, что это решение Политбюро было самым мягким наказанием: Андропову было нелегко на нем настоять, поскольку многие другие члены Политбюро требовали более суровых мер.

Юлий Борисович заботился не только о деле, но и о людях, которые его делали. Как-то в начале пятидесятых годов в Арзамас-16 приехала комиссия по проверке кадров. Члены комиссии вызывали к себе руководителей на уровне заведующих лабораторий. Льву Владимировичу Альтшулеру был задан вопрос: «Как вы относитесь к советской власти?» Физик стал резко критиковать «народного академика» Лысенко, характеризуя его как безграмотного и опасного человека. Комиссия в итоге распорядилась уволить Альтшулера. Харитон позвонил лично Берии. Тот спросил: «Он вам очень нужен?» — «Да»,— ответил Юлий Борисович. И Берия с неохотой ответил: «Ладно, пусть остается». Уж он-то знал, что толковых физиков надо беречь, а иначе некому будет делать бомбы.

Отказавшись от личного научного творчества, Харитон до конца жизни был научным руководителем огромного коллектива, умело организовывал его работу по самым перспективным и важным в практическом отношении направлениям. С 1992 года — почётный научный руководитель ВНИИЭФ.

4 декабря 1946 года Харитон был избран членом-корреспондентом АН СССР (с 1991 — РАН).

Указом Президиума Верховного Совета СССР («закрытым») от 29 октября 1949 года «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания» Харитону Юлию Борисовичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали «Серп и Молот».

Указом Президиума Верховного Совета СССР («закрытым») от 8 декабря 1951 года «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания» Харитон Юлий Борисович награжден второй золотой медалью «Серп и Молот».

23 октября 1953 года Харитон был избран действительным членом (академиком) АН СССР.

Указом Президиума Верховного Совета СССР («закрытым») от 4 января 1954 года «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания» Харитон Юлий Борисович награжден третьей золотой медалью «Серп и Молот».

Награждён пятью орденами Ленина (1949, 1956, 1962, 1964, 1974, 1984), орденами Октябрьской Революции (1971), Красной Звезды (1944), Трудового Красного Знамени (1945), медалями, в том числе Большой золотой медалью имени М. В. Ломоносова АН СССР (1982) и Золотой медалью И. В. Курчатова (1974).

Член КПСС с 1956 года. Депутат Верховного Совета СССР нескольких созывов.

Талантливый организатор, Харитон был душой коллектива, умел объединить людей вокруг общей идеи. Замечательно сказал о Юлии Борисовиче его соратник Яков Борисович Зельдович: «Когда-то А. Т. Твардовский писал: «Хорошо бы каждой роте придать своего Теркина ». Уверен: в любом деле, на любом посту Харитон был бы на месте, был бы нужен»».

Незадолго до кончины Юлий Борисович сказал: «Я уже не уверен, что человечество дозрело до владения этой энергией. Я сознаю нашу причастность к ужасной гибели людей, к чудовищным повреждениям, наносимым природе нашего дома — Земли. Слова покаяния ничего не изменят. Дай Бог, чтобы те, кто идут после нас, нашли пути, нашли в себе твердость духа и решимость, стремясь к лучшему, не натворить худшего».

Он скончался 19 декабря 1996 г., и был похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.

Бронзовые бюсты Ю. Б. Харитона установлены в Санкт-Петербурге и городе Саров Нижегородской области. В Москве и Сарове на домах, в которых он жил, установлены мемориальные доски.

Источники: Международная Соросовская Программа образования в области точных наук; сайт «Великие учёные ХХ-го века»; сайт «Герои страны»; сайт «Международная еврейская газета»

Материал подготовил
ведущий специалист МОДВ АЭП
Бушмелев В. Ю.