Воспоминания ветерана атомной отрасли А. П. Покровского о событии на ПО «Маяк» в 1957 году

03 июля 2013

29 сентября 1957 года (воскресенье) после 16 часов дня мы с женой стояли дома на кухне возле открытой форточки, которая была зашторена бумагой с нарезанными полосками, чтобы мухи с улицы в квартиру не залетали. Вдруг раздался глухой хлопок, и бумажные полоски взлетели под углом 90 градусов прямо внутрь квартиры. Задержавшись 3-4 секунды в таком состоянии, они опустились на прежнее место. Мне показался очень странным этот хлопок, но я подумал, что это рядом в городе что-то ремонтируют, так как до нас доносились и раньше всевозможные по мощности взрывы.

На следующий день 30 сентября в понедельник я приехал автобусом на работу на свой объект 25, прошел через санпропускник в нашу дозиметрическую лабораторию, расположенную в 101 здании, главном здании нашего радиохимического завода № 25. Всё было спокойно, но сотрудники обнаружили одну неувязку: одна оконная рама была настежь открыта, стекло треснуло, а свинцовый кирпич, которым она подпиралась обычно в летний период, а не защелкивалась, был сброшен с высокого подоконника прямо на рабочий стол на тестер, повредив прибор. Пока гадали, как это могло случиться, от нашего руководства — Андреева Евгения Ивановича поступило указание, что нужно срочно сбегать, именно сбегать, а не сходить в 170 здание и выяснить обстановку, так как там произошел взрыв, но какой не сказали.

Бежать пришлось мне, потому что в 170 здании располагались наши дозиметрические щитовые приборы, а я возглавлял щитовую группу по ремонту и эксплуатации этих приборов. Следом за мной послали дозиметриста с прибором.

В 170 здании я обнаружил полностью выбитые стекла с обеих сторон здания. С одной стороны стекла влетели внутрь здания, а с другой стороны здания они были выбиты, часть попала внутрь здания, а другая часть наружу. Технологи 170-го здания сказали мне, что рванула одна «Банка» вечного хранения комплекса С.

Прибежавший за мной дозиметрист с прибором сказал, что дозиметр зашкалил на всех диапазонах измерения. Мы спустились с ним в нашу небольшую дозиметрическую мастерскую в 170 здании, где внешний фон от гамма-излучения был значительно ниже и прибор ожил.

Сообщив обстановку по телефону, я получил команду прекратить все работы по щитовым приборам, и всей группой из 4-х человек приступить к ремонту и обслуживанию переносных приборов и новых, и старых, которые еще не списали и не уничтожили. Новые дозиметры — это «ПМР» и «Карагач», а старые заслуженные приборы — «МАК» и «Штанга». Именно «Штанга» явилась прототипом прибора «Карагач». «Штанга» и «Карагач» — это по сути выносная рука дозиметриста, чтобы быть ему подальше от радиационного источника. Эти приборы градуировались для измерения очень больших мощностей доз гамма-излучения и всегда были в ходу у дозиметристов в радиационных условиях 25-го объекта.
Прибор «Штанга» был разработан и внедрен на объекте 25 Беловым Николаем Михайловичем, начальником ремонтной мастерской службы «Д» и техником Андроновым Виктором. «Штанги» собирались на базе технологических каналов атомных реакторов и имели различную длину: 2 м, 2,5 м, 3 метра. Вес они имели небольшой, так как алюминиевые каналы легкие.

Через 3 дня на наш объект приехала комиссия во главе с министром Е. П. Славским. Маршрут до места взрыва был заранее промерен дозиметристами при помощи отградуированных нами «Штанг» для измерения больших мощностей доз по гамма-излучению. Но, тем не менее, комиссия пошла на осмотр эпицентра взрыва с одним из наших дозиметристов. Он потом рассказывал, что шли довольно быстро, и он по ходу вслух называл мощности доз. На всякий случай я и еще несколько дозиметристы стояли возле 101 здания с приборами. При возвращении назад, возмущенный увиденным, Е. П. Славский выражал свои эмоции в ярких русских выражениях.

На объекте в эти дни шла интенсивная уборка, отмывка, дезактивация, прокладка пешеходных маршрутов с ограждениями, подготовка к засыпке грязных очагов чистым грунтом (позже пришлось этот грунт снимать).

Примерно через неделю приехала вторая комиссия. Это уже были ученые, способные разобраться в теоретической и технической сути произошедшего взрыва. Стали думать: рванет еще или не рванет? Срочно вызвали бурильщиков из Красноярска — 26 (там строили объект внутри горы). Они начали осторожное сверление бетонных крышек и стенок каньонов, где располагались другие заполненные «банки». Бурильщику давали время для бурения 2-3 минуты из-за очень больших гамма-полей. Поэтому они начали обучать бурению наш персонал, который тоже освоил это дело.

Отверстия в «Банках» и каньонах были нужны для подачи охлаждающей воды. Ученые опасались, что при бурении от искры может взорваться очередная «банка» и призадумались, не зная, как поступить. Надо ли сверлить? Но тут пришел бригадир бурильщиков и сказал, что он «продырявил» одну крышку, что дальше? Говорили, что это было как у Гоголя в последних секундах «Ревизора»! И тогда начали безбоязненно сверлить полные «банки» и заливать туда воду, так как в «банках» вода испаряется.

Для проведения работ по ликвидации последствий аварии министр Е. П. Славский утвердил повышенные нормы радиационной безопасности для всех. Такова была острая необходимость в той обстановке. Большинство работников комбината и без этой аварии имели большие индивидуальные дозы облучения на своих рабочих местах, особенно в цехах (отделениях) первой группы. Их продолжали контролировать индивидуально при помощи фотокассет. Но в войсковых подразделениях фотоконтроль был только групповой: выдавалось всего несколько фотокассет на подразделение и потом среднюю величину облучения за рабочее время расписывали индивидуально на каждого военного данного подразделения. Но эта работа была организована плохо среди военных, очевидно в силу спешки и неразберихи того сложного периода. Примеры такой работы можно прочесть в книге Гладышева М. В. «Плутоний для атомной бомбы».

Удивительно, что в процессе этого огромного и мощного взрыва на нашем объекте не было убито ни одного человека, хотя от эпицентра взрыва примерно в 100-150 метрах находилось пять человек — дежурный персонал из 121 и из 113 зданий. Двое из них незадолго перед взрывом ходили на проверку загазованности в коридор самого хранилища банок вечного хранения. Там была страшная жара и такая сильная загазованность, что даже свет от лампочек был чуть виден. Ходили они туда в комбинезонах и противогазах. Только успели выйти и, отойдя недалеко от хранилища, стали обсуждать результаты проверки, и в этот момент 14 «банка» взорвалась.

Дежурный техник-технолог Валерий Комаров (мой однокашник по Южно-Уральскому политехникуму) увидел летящую вверх бетонную крышку от «банки» примерно на высоту трубы 101 здания (151 метр). Но это ему показалось только снизу. Ежели бы он находился в здании на своем рабочем месте, то его раздавил бы металлический сейф, который был опрокинут взрывной волной прямо на рабочий стул Комарова. Стул был разрушен. Дежурного оператора 113 здания Виктора Осетрова взрывная волна вынесла из двери этого небольшого здания наружу. Виктор Осетров, красивый балагур, успевший к этому времени отслужить в армии, видимо, по взрывному делу, рассказал: «Я как увидел такой мощный взрыв, то подумал: „Война!“, и рванул в сторону 101-го здания!». —"А как?". —"А по-пластунски, по-пластунски!" (до 101 здания это примерно 500 метров).

Небольшое 113-е здание было контрольным форпостом для сбрасываемых слаборадиоактивных вод в реку Теча. Туда шла вода из прачечной, где стирались наша спецодежда и обувь, из наших санпропускников, из обмывки полов в рабочих помещениях и рабочих каньонов. Для дозиметрического контроля за этими сбросными водами в 113-м здании были установлены два щитовых самописца, получающих информацию от двух ионизационных камер, расположенных в нержавеющей трубе, которую обтекали эти радиоактивные воды. Контроль за показаниями этих самописцев осуществлял дежурный техник-технолог и дежурный слесарь. А вот ремонт и профилактику этих приборов осуществлял я — старший техник лаборатории службы «Д».

Периодически всплывали некоторые нюансы, но они всегда устранялись. Работа эта велась еще до взрыва «банки», когда был ужесточен контроль за сбросными водами. Сброс радиоактивных растворов из аппаратов действующего производства осуществлялся в озеро Карачай и в «банки» вечного хранения. После взрыва «банки» дозиметрические службы всех наших заводов и ЦЗЛ, за которой закреплена внешняя дозиметрия за границами города, начали интенсивное обследование территорий. Об этом написано много отчетов и даже опубликовано несколько книг об этой катастрофе.

На нашем 25 заводе и вновь строящемся 35 заводе, близко расположенном к нам, загрязнения были очень большие. Некоторые переносные дозиметры «Штанга» и «Карагач» приходилось переградуировать на более высокие показания. Службы дозиметрии работали четко и добивались определенных положительных результатов в той сложной обстановке.

Несмотря на то, что «роза ветров» спасла сам город Челябинск-40 от Восточно-Уральского радиоактивного следа (ВУРС), в город было затащено машинами, нашей обувью и одеждой большое количество радиоактивной грязи, отмываться от которой пришлось очень длительное время, в течение последующих двух лет. Но все отмыли, очистили и город продолжал жить своей жизнью, производя необходимую нашей стране продукцию.

Атомный город мой

Много в России мест,
Где ни души окрест,
В месте таком одном
Мы обрели свой дом.

Среди Уральских гор,
Возле больших озёр,
Атомный город мой,
Ставший моей судьбой.

В давние те года
Нас привезли сюда,
Чтобы в тот грозный час
Атомным стал фугас.

И, не жалея сил,
Этот вопрос решил
Атомный город мой,
Ставший моей судьбой.

В сонме тяжёлых дней
Всё было, как у людей,-
В жилах кипела кровь
И колдовала любовь.

Нас породнил с тобой
Объединил семьёй
Атомный город мой,
Ставший моей судьбой.

Из производственных туч
Пронзал нас атомный луч,
Но мы на себе несли
Ядерный щит Страны.

Путь преградил Войне,
Мир сохранил Стране
Атомный город мой,
Ставший моей судьбой.

Многих давно уж нет,
Но не пропал их след
Ярких и молодых,
Вечно для нас живых

Стела в честь них стоит,
Память о них хранит
Атомный город мой,
Ставший моей судьбой.

Нет у России мест,
Где не несли б свой крест,
Мы его пронесли
В чудном клочке земли.

Среди Уральских гор,
Возле больших озёр,
Атомный город мой,
Ставший моей судьбой.

А. П. Покровский — ветеран атомной отрасли.
Протвино.