Солдаты холодной войны

26 октября 2017

Прошло шесть десятилетий со дня радиационной аварии на химкомбинате (производственном объединении) «Маяк». Эту аварию сегодня нередко называют уральским Чернобылем, а ещё чаще — Кыштымской аварией.

Но на самом деле старинный уральский город Кыштым никакого отношения к катастрофе не имел и от неё не пострадал — просто он был самым близким из обозначенных на карте.

Само место аварии ни на одной карте не значилось до 1990-х, а в документах называлось с 1948 по 1966 год Челябинском-40 (старожилы и теперь именуют город по-прежнему, «Сороковкой»), затем — Челябинском-65. И лишь в 1994-м распоряжением Правительства РФ установлено официальное географическое название населённого пункта — город Озёрск.

Он был заложен в 1945 году на берегу озера Иртяш в Челябинской области в связи с предстоящим строительством первенца атомного проекта — химкомбината (впоследствии получившего название «Маяк») по производству боевых зарядов для ядерного оружия.

В 1948-м на «Маяке» запустили первый промышленный реактор, через год полученным в реакторе плутонием снарядили первую отечественную ядерную бомбу, испытание которой положило начало холодной войне. И все работники «Маяка» стали солдатами и героями этой войны. Борьба за плутоний была трудной и опасной, работы вели к неконтролируемому радиационному облучению персонала, дозиметрического контроля в первые годы практически не существовало.

29 сентября 1957 года в 16 часов 24 минуты по местному времени на ПО «Маяк» произошла крупная авария — взорвалась ёмкость с жидкими радиоактивными отходами. Из хранилища было выброшено содержимое активностью 20 млн кюри. 90 процентов выброса осело на территории самого предприятия и находившихся рядом пожарной и воинской частей и лагеря заключённых. Ещё 2 млн кюри поднялись на высоту около километра и были разнесены юго-западным ветром. Эта доля радиоактив¬ных веществ, осевших затем на землю, образовала так на¬зываемый восточно-уральский радиоактивный след (ВУРС) — заражённую территорию, протянувшуюся на 300-350 км на северо-восток от «Маяка». Озёрску при этом повезло: радиоактивное облако ушло в противоположную сторону. ВУРС едва не достиг Тюмени, загрязнение распространилось на территорию трёх областей — Челябинской, Свердловской, Тюменской.

Информация об аварии оставалась строго секретной: все причастные к этим событиям четверть века были связаны подпиской о неразглашении. И даже принимая решение о выселении людей из попавших в зону заражения деревень, правительство не ссылалось на аварию: объясняли, что якобы в этих местах обнаружены большие залежи нефти. Лишь в 1989-м (спустя три года после Чернобыльской трагедии!) советские власти официально признали факт взрыва на химкомбинате в 1957 году.

Сразу после аварии было два варианта ликвидации её последствий. Первый — остановить работу комбината, законсервировать город и строить производство в другом месте. Но это означало бы прекратить производство оружейного плутония на годы — равносильно тому, что проиграть большое сражение в холодной войне. Поэтому приняли второй вариант: не останавливая производство, ликвидировать последствия аварии силами работников самого предприятия и военнослужащих строительных частей.

В большинстве своём ликвидаторы не имели специальной информации о степени риска; они не получали доплат за особо вредные условия труда. Более того, зарплата работников химкомбината была по тарифно-квалификационным справочникам на одну позицию ниже, чем у работников тех же профессий на аналогичных производствах в столичном регионе.

Только через 36 лет после аварии, в мае 1993-го, был принят Федеральный закон «О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие аварии в 1957 году на производственном объединении „Маяк“ и сбросов радиоактивных отходов в реку Теча».

Среди ликвидаторов-маяковцев есть и электростальцы. На работу в «Сороковку» распределяли выпускников Московского областного политехникума, в восстановительных работах на химкомбинате участвовали командированные работники п/я 15 («Опытный завод» и «Концерн «Конатэм»). Далее — воспоминания маяковцев.

Тамара Алексеевна Феофанова, участница ликвидации аварии на ПО «Маяк» в 1957-1958 годах и аварии на Чернобыльской АЭС в 1987 и в 1989 годах:

— Об аварии на ПО «Маяк» много писали в периодике, об этой первой в истории нашей страны радиационной катастрофе написаны книги, сняты документальные фильмы. Однако нигде нет подробного анализа первопричины происшедшего. А если причина не названа, значит и не устранена, следовательно, есть вероятность повторения пройденного. Это тревожит. Ведь и сегодня существуют оружейный и энергетический комплексы. Я за успехи этих отраслей — сама отработала в атомной промышленности 31 год, но убеждена, что секретность должна быть разумной — не во вред государству и всему живому вокруг.
Если бы авария 1957 года на Урале не была так засекречена, то при ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы удалось бы избежать многих ошибок.
Люблю «Сороковку» (ныне — Озёрск): красивый город, и самое главное в моей жизни произошло именно в нём. Оттого и беспокоюсь.
Озёрск.

Михаил Григорьевич Уколов, выпускник МОПТ в Электростали, в 1960 году проходил в Челябинске-40 преддипломную практику, затем до 1965 года работал на ПО «Маяк» оператором и аппаратчиком:

— Работа на предприятии была строго засекречена. Работали в спецодежде, с респираторами типа «лепесток». Спецодежду меняли ежедневно. Систематически проводился дозиметрический контроль каждого работника. Выделялось питание на 86 копеек за смену (полный обед). Зарплата была для того времени достойная. Выделялись также путёвки в санатории и турпутёвки. Жил в молодёжном общежитии. Параллельно учился в МИФИ на вечернем отделении (в городе располагался филиал института. — Ред.). В свободное время увлекался рыбалкой на озёрах Иртяш и Увильды. Зимой катались с товарищами на лыжах с горы Сугамак. Играл в футбол за команду завода.

Василий Борисович Богданов родился в 1940 году, в войну лишился родителей (мама умерла в блокаду, отец погиб на фронте), воспитывался в детдоме в Ярославской области. Окончил в 1957 году ремесленное училище № 28 в Дзержинске Горьковской области, был направлен на п/я 15 (впоследствии «Опытный завод». — Ред.), а оттуда в ноябре 1957-го командирован в Челябинск-40:

— Из ремесленного училища работать на п/я 15 приехали вместе со мной восемь человек. Были сложности с жильём.
— В ожидании общежития нас в ноябре 1957-го направили в командировку в Челябинск-40. Конечно, никто не предупредил, в каких условиях предстоит там работать.
— Из восьмерых двое не прошли по анализу крови. Ещё троим к тому моменту не исполнилось 18 лет — все они вернулись в Электросталь. Оставшихся направили на объект № 25.
— Работали мы по специальности ежедневно по шесть часов в спецодежде. После работы проходили через душевую и арку дозиметрического контроля со звуковыми и световыми датчиками. Если срабатывал хотя бы один, возвращались в душевую.
— Для выполнения работ в особо загрязнённых зонах нам выдавали прямопоказывающий дозиметр (как градусник), который потом забирали дозиметристы — не помню, чтобы они говорили о полученной нами дозе.
— Так мы проработали три месяца. Поскольку тёплой одежды у нас не было, выдали по телогрейке и паре валенок — в этой одежде мы ходили и в театр. Кстати, в тот момент в театре была опереточная труппа, и мне запомнилась оперетта «Вольный ветер». Показывали и драматические спектакли. Зал всегда был полон — театр пользовался большим успехом у «сороковцев».
— Наша первая командировка продолжалась почти полгода. Ещё спустя полгода была вторая, на два месяца, и третья — на месяц. Тогда мы работали в районе КПП, монтировали отопление в каком-то новом здании. Условия были нормальные; как и прежде, при входе в столовую проходили дозконтроль.
По окончании командировок никто из нас не получил справок о полученной дозе радиации. В трудовой книжке нет отметок о командировках в Челябинск-40.

Рудольф Алексеевич Селютин родился в 1940-м, выпускник ремесленного училища № 28 в Дзержинске, в апреле 1958 года был из Электростали, с п/я 15, командирован в Челябинск-40. Была и вторая командировка — в апреле-июле 1959-го:
Когда летом после работы выезжали на автобусах через КПП, начинался кошмар: служба «Д» (дозиметрическая) проверяла колёса транспорта и «грязных» загоняла на мойку. А после мойки счётчики Гейгера вновь показывали наличие радиации. Как назло, жара, дождей мало...

Рядом с гражданскими монтажниками работали военные строители без элементарных защитных средств — спецодежды, «лепестков». Мы после работы проходили через санпропускник, а их грузили в крытые грузовики и увозили в воинскую часть. Питались они в продовольственных ларьках на улице — в столовую, из-за грязной одежды, не пропускали дозиметристы.

Геннадий Викторович Лапенков родился в 1940-м, работал на химкомбинате «Маяк» с 1958 по 1989 год:
— Про ужасы «Сороковки» пишут в основном те, кто был там коротко: командировочные или быстро удравшие. Некоторые очевидцы кое-что преувеличивают. Ради создания атомного щита напрягались работники многих отраслей. Родина по мере возможностей морально и материально отмечала своих сыновей и дочерей — героев. Секретность была нужна и сейчас её восстанавливают.
— Я не чувствую себя судьбой обиженным, проработав на «Маяке» 31 год и имея «сумму рентген» среднюю по службе механиков. Считаю лучшим периодом своей жизни годы на «Сороковке»: были молоды, активны, материально обеспечены, растили детей.
— Это печатать никто не захочет.

Николай Васильевич Петрушин родился в 1941 году, в 1960-м окончил МОПТ в Электростали. Преддипломную практику проходил в Челябинске-40, туда же был распределён на работу:
— Перед распределением я проходил практику и защищал диплом в Челябинске-40, на объекте № 25, который был, как я знаю сейчас, одним из «грязных» после аварии 1957 года на химкомбинате «Маяк». Трубы с радиоактивными растворами проходили на «плюсовой» отметке в помещении, где я готовился к защите диплома. Хорошо помню, когда мне давали задание открыть или закрыть тот или иной вентиль, я шёл по коридору и видел таблички на стене: «Проходи быстро», «Время нахождения — 30 секунд».

Жил в общежитии на ул. Уральской, в комнате на четырёх человек. Условия были нормальные, по вечерам — танцы.

В августе 1960-го получил распределение на п/я 21 (как назывался в то время химкомбинат «Маяк»). Работал аппаратчиком, как тогда уверяли, в новом здании, которое построили недавно. В нём было намного «чище», чем на объекте № 25.

На рабочем месте мы должны были находиться в «лепестках» для защиты органов дыхания от попадания альфа- и бета-частиц, то есть от внутреннего облучения. В «лепестках» было тяжело дышать, и надевали мы их, только когда приходили дозиметристы. Они делали измерения и брали мазки с пола, сообщали нам о превышении норм загрязнения поверхностей и грозили наказанием за снятые респираторы. Никаких индивидуальных дозиметров у нас при этом не было.

Во время капитального ремонта приходилось спускаться на «минусовую» отметку, где находились аппараты, трубы и ёмкости с радиоактивными материалами — там был очень высокий уровень радиации. В этих случаях нам выдавали дозиметрические прямо показывающие ионизационные камеры — «карандаши». Их вкладывали в верхний карман спецовки слева. При превышении по показаниям дозиметра допустимой дозы, «карандаш» забирали дозиметристы и вне зависимости от того, выполнена работа или нет, человека выводили из зоны.

Спецодежду получали каждый день и сдавали её в конце смены, проходили санитарную обработку и дозиметрический контроль, то есть шли через арку с шестью встроенными датчиками. При обнаружении загрязнения тела срабатывали световой и звуковой сигналы. Приходилось порой отмываться по нескольку раз.

С работы выезжали на автобусе, который тоже проходил через мойку и дозконтроль, чтобы предотвратить загрязнение дорог в городе.

Во время преддипломной практики и работы на заводе № 35 никаких индивидуальных дозиметров нам не выдавали, за исключением ремонтных работ. При увольнении в 1964 году справки о дозе облучения я не получил. За все годы на «Маяке» ни разу ни от кого не слышал разговоров о том, что на комбинате когда-либо произошла серьёзная радиационная авария. Такова была секретность.

Людмила Ивановна Черенковародилась в 1928 году, по окончании в 1952-м Киевского инженерно-строительного института приехала в Челябинск-40, где работала инженером-строителем до 1983 года:

— Я работала в Управлении промышленных предприятий строительства п/я 404. Комбинат «Маяк» построен на берегу озера Кызыл-Таш, из которого вытекает река Теча. В озеро сбрасывали жидкие отходы промышленного производства. Для снижения количества радиоактивных отходов, попадающих в реку, построили ряд плотин. В строительстве и реконструкции плотины № 11 принимала участие и я.

29 сентября 1957 года на производственной площадке комбината произошёл взрыв. Поднялся столб дыма, который мерцал оранжево-красным цветом.
Видевшие эту картину подумали о северном сиянии. В городе многие, в том числе и наша семья, взрыв слышали, но значения этому не придали — на промплощадке шло интенсивное строительство и часто велись взрывные работы.

На следующий день в городе уже говорили, что взрыв произошёл в хранилище жидких радиоактивных отходов, однако паники не было. Но мы не
знали того, что в первые часы после аварии решался вопрос о переносе комбината и города в другое место. Взвесив все варианты, руководство предприятия и ведущие советские специалисты-атомщики решили ликвидировать последствия аварии своими силами.

Вначале стали мыть дороги на промплощадке и в городе. Для этого пригнали пожарные и поливочные машины со всей Челябинской области. Отмыли также школы, детские сады, магазины. Круглосуточно работали бани. Возле каждой квартиры появились коврики, пропитанные керосином, а обувь стали оставлять на лестничных площадках.

Проверяли и квартиры, искали «грязные» вещи. Так, в доме наших знакомых обнаружили высокий уровень радиации, источником которого оказалась детская кроватка — она была сделана из металлических труб, использовавшихся на заводе. Ребёнок и его мать умерли, отец тяжело болел.

Дороги и территорию комбината расчищали военнослужащие со шлангами и скребками. Весь «мусор» сгребали бульдозерами в озеро Карачай. Дезактивацию производственных зданий проводили сами работники комбината, в основном завода № 35.

По словам участника этих работ Владилена Михайловича Черенкова и близких друзей, это происходило так: стены отмывали с помощью шлангов пожарных машин, а затем вручную, скребками, счищали слой штукатурки. Работали в подвесных люльках, на большой высоте. Сейчас это кажется героизмом, а тогда люди считали, что выполняют свой долг. И только спустя более 30 лет ликвидаторов аварии на «Маяке» признали наравне с чернобыльцами. Многие до этого времени не дожили.

Сразу после аварии меня включили в комиссию по переселению людей из посёлков и деревень, попавших под радиоактивный след. В деревню Метлино мы приехали дней через семь-восемь после взрыва. Люди что-то слышали, но не верили, что их будут переселять. Было трудно объяснять, что придётся уехать из родных мест, бросить дома, огороды, скот, одежду — всё нажитое годами.

Коров расстреливали из автоматов, затем закапывали, обливали керосином и поджигали. Коровы жалобно мычали, хозяева плакали. С узелками в руках, где были документы и только самое необходимое, люди садились в автобусы. А за автобусами бежали откуда-то взявшиеся собаки, у которых клочьями выпадала шерсть.

Наша комиссия занималась также определением размера компенсации каждой семье и помощью в переезде (переселялись в основном к родственникам).
После аварии прошло 60 лет. Химкомбинат «Маяк» успешно работает (является одним из крупнейших российских центров по переработке радиоактивных отходов. — Ред.), а Челябинск-40 называется Озёрском. Это красивый город с современными домами, двумя театрами, дворцами культуры, спортивными сооружениями. В городе работают филиал МИФИ, музыкальные школы и училище.

Ликвидаторы — бывшие военнослужащие, строители, работники комбината — разъехались по всей стране. Подрастают правнуки тех, кто принимал участие в ликвидации аварии. Многих уже нет среди нас. Но память о тех событиях и людях должна сохраняться не только в семьях ликвидаторов. С нас, свидетелей аварии 1957 года, в своё время брали подписку о неразглашении государственной тайны. Сегодня же в открытой печати публикуются материалы об аварии на «Маяке». Это даёт возможность нашим соотечественникам узнать о событиях тех лет и отдать должное ликвидаторам-маяковцам. (В этих заметках использованы как мои личные воспоминания, так и информация из книги В. Новосёлова и В. Толстикова «Тайна „Сороковки“».)

Наталья Захаровская

Редакция благодарит за огромную помощь в подготовке публикации Тамару Алексеевну Феофанову. Использованы фото из открытых интернет-источников.

По материалам газеты «Молва», г. о. Электросталь, сентябрь 2017 года